Неточные совпадения
Анна Андреевна. Но
только какое тонкое обращение! сейчас
можно увидеть столичную штучку. Приемы
и все это такое… Ах, как хорошо! Я страх люблю таких молодых людей! я просто без памяти. Я, однако ж, ему очень понравилась: я заметила — все на меня поглядывал.
Оно
и правда:
можно бы!
Морочить полоумного
Нехитрая статья.
Да быть шутом гороховым,
Признаться, не хотелося.
И так я на веку,
У притолоки стоючи,
Помялся перед барином
Досыта! «Коли мир
(Сказал я, миру кланяясь)
Дозволит покуражиться
Уволенному барину
В останные часы,
Молчу
и я — покорствую,
А
только что от должности
Увольте вы меня...
Можно только сказать себе, что прошлое кончилось
и что предстоит начать нечто новое, нечто такое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою
и назовется завтрашним днем.
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою
можно покорить мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит
только указать: от сих мест до сих —
и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему,
и направо
и налево, будет продолжать течь река.
Из всех этих слов народ понимал
только: «известно»
и «наконец нашли».
И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то народ снимал шапки, вздыхал
и крестился. Ясно, что в этом не
только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала
можно требовать!
Немедленно вслед за ним вскочила
и Аксиньюшка,
и начали они кружиться. Сперва кружились медленно
и потихоньку всхлипывали; потом круги начали делаться быстрее
и быстрее, покуда наконец не перешли в совершенный вихрь. Послышался хохот, визг, трели, всхлебывания, подобные тем, которые
можно слышать
только весной в пруду, дающем приют мириадам лягушек.
Район, который обнимал кругозор этого идиота, был очень узок; вне этого района
можно было
и болтать руками,
и громко говорить,
и дышать,
и даже ходить распоясавшись; он ничего не замечал; внутри района —
можно было
только маршировать.
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как
можно больше скосить в этот день,
и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему
только хотелось еще
и еще поскорее
и как
можно больше сработать.
— Да, как нести fardeau [груз]
и делать что-нибудь руками
можно только тогда, когда fardeau увязано на спину, — а это женитьба.
Вронский
только подумал о том, что
можно обойти
и извне, как Фру-Фру переменила ногу
и стала обходить именно таким образом.
— Ну, про это единомыслие еще другое
можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии
и еще что-то, я не помню.
Только делать там нечего — что ж, Долли, это не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная.
И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
Что клевер сеяли
только на шесть, а не на двадцать десятин, это было еще досаднее. Посев клевера,
и по теории
и по собственному его опыту, бывал
только тогда хорош, когда сделан как
можно раньше, почти по снегу.
И никогда Левин не мог добиться этого.
— Да так же
и вести, как Михаил Петрович: или отдать исполу, или внаймы мужикам; это
можно, но
только этим самым уничтожается общее богатство государства. Где земля у меня при крепостном труде
и хорошем хозяйстве приносила сам-девять, она исполу принесет сам-третей. Погубила Россию эмансипация!
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с детства знала Кити
и которая выражалась в обедне
и всенощной во Вдовьем Доме, где
можно было встретить знакомых,
и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей
и чувств, в которую не
только можно было верить, потому что так велено, но которую
можно было любить.
Сквозь сон он услыхал смех
и веселый говор Весловекого
и Степана Аркадьича. Он на мгновенье открыл глаза: луна взошла,
и в отворенных воротах, ярко освещенные лунным светом, они стояли разговаривая. Что-то Степан Аркадьич говорил про свежесть девушки, сравнивая ее с
только что вылупленным свежим орешком,
и что-то Весловский, смеясь своим заразительным смехом, повторял, вероятно, сказанные ему мужиком слова: «Ты своей как
можно домогайся!» Левин сквозь сон проговорил...
Он ничего не думал, ничего не желал, кроме того, чтобы не отстать от мужиков
и как
можно лучше сработать. Он слышал
только лязг кос
и видел пред собой удалявшуюся прямую фигуру Тита, выгнутый полукруг прокоса, медленно
и волнисто склоняющиеся травы
и головки цветов около лезвия своей косы
и впереди себя конец ряда, у которого наступит отдых.
Но ему во всё это время было неловко
и досадно, он сам не знал отчего: оттого ли, что ничего не выходило из каламбура: «было дело до Жида,
и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением,
и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как
можно скорее забыть это.
И, теперь
только вспомнив, покраснел.
Только те народы имеют будущность,
только те народы
можно назвать историческими, которые имеют чутье к тому, что важно
и значительно в их учреждениях,
и дорожат ими.
Когда он узнал всё, даже до той подробности, что она
только в первую секунду не могла не покраснеть, но что потом ей было так же просто
и легко, как с первым встречным, Левин совершенно повеселел
и сказал, что он очень рад этому
и теперь уже не поступит так глупо, как на выборах, а постарается при первой встрече с Вронским быть как
можно дружелюбнее.
— Но если женщины, как редкое исключение,
и могут занимать эти места, то, мне кажется, вы неправильно употребили выражение «правà». Вернее бы было сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника, мы чувствуем, что исполняем обязанность.
И потому вернее выразиться, что женщины ищут обязанностей,
и совершенно законно.
И можно только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому труду.
— Не с этим народом, а с этим приказчиком! — сказал Левин, вспыхнув. — Ну для чего я вас держу! — закричал он. Но вспомнив, что этим не поможешь, остановился на половине речи
и только вздохнул. — Ну что, сеять
можно? — спросил он, помолчав.
Мы аристократы, а не те, которые могут существовать
только подачками от сильных мира сего
и кого купить
можно за двугривенный.
Она услыхала порывистый звонок Вронского
и поспешно утерла эти слезы,
и не
только утерла слезы, но села к лампе
и развернула книгу, притворившись спокойною. Надо было показать ему, что она недовольна тем, что он не вернулся, как обещал,
только недовольна, но никак не показывать ему своего горя
и, главное, жалости о себе. Ей
можно было жалеть о себе, но не ему о ней. Она не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.
Когда она думала о сыне
и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась
только успокоить себя лживыми рассуждениями
и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому
и чтобы
можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
― Оскорблять
можно честного человека
и честную женщину, но сказать вору, что он вор, есть
только la constatation d'un fait. [установление факта.]
Все одного
только желали, чтоб он как
можно скорее умер,
и все, скрывая это, давали ему из стклянки лекарства, искали лекарств, докторов
и обманывали его,
и себя,
и друг друга.
— Нет, я
и сама не успею, — сказала она
и тотчас же подумала: «стало быть,
можно было устроиться так, чтобы сделать, как я хотела». — Нет, как ты хотел, так
и делай. Иди в столовую, я сейчас приду,
только отобрать эти ненужные вещи, — сказала она, передавая на руку Аннушки, на которой уже лежала гора тряпок, еще что-то.
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости
и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то
и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как
можно торжественнее
и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо!
Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
«Все устроено как
можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай;
только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Доказательств против вас нет никаких,
и вы можете спать спокойно… если можете… Прощайте…»
К утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная
и в такой слабости, что едва
можно было заметить, что она дышит; потом ей стало лучше,
и она начала говорить,
только как вы думаете, о чем?..
Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором,
только при долгом наблюдении,
можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую
и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства.
Можно было поступить
и так, чтобы заложить одних
только мертвецов
и беглых.
И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу, если
только она держалась на ту пору в руках, они напечатлевали друг другу такой томный
и длинный поцелуй, что в продолжение его
можно бы легко выкурить маленькую соломенную сигарку.
И уж как ни старались потом мужья
и родственники примирить их, но нет, оказалось, что все
можно сделать на свете, одного
только нельзя: примирить двух дам, поссорившихся за манкировку визита.
Уже по одному собачьему лаю, составленному из таких музыкантов,
можно было предположить, что деревушка была порядочная; но промокший
и озябший герой наш ни о чем не думал, как
только о постели.
—
И знаете, Павел Иванович! — сказал Манилов, явя в лице своем выражение не
только сладкое, но даже приторное, подобное той микстуре, которую ловкий светский доктор засластил немилосердно, воображая ею обрадовать пациента. — Тогда чувствуешь какое-то, в некотором роде, духовное наслаждение… Вот как, например, теперь, когда случай мне доставил счастие,
можно сказать образцовое, говорить с вами
и наслаждаться приятным вашим разговором…
Медленно, как
только можно вообразить себе медленно, спускался он с лестницы, отпечатывая своими мокрыми сапогами следы по сходившим вниз избитым ступеням,
и долго почесывал у себя рукою в затылке.
К нему спокойно
можно подойти
и ухватить его за ногу, в ответ на что он
только топырится или корячится, как говорит народ.
— Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего; слушайте
только, что рассказала протопопша: приехала, говорит, к ней помещица Коробочка, перепуганная
и бледная как смерть,
и рассказывает,
и как рассказывает, послушайте
только, совершенный роман; вдруг в глухую полночь, когда все уже спало в доме, раздается в ворота стук, ужаснейший, какой
только можно себе представить; кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота!» Каково вам это покажется? Каков же после этого прелестник?
— Все это хорошо,
только, уж как хотите, мы вас не выпустим так рано. Крепости будут совершены сегодня, а вы все-таки с нами поживите. Вот я сейчас отдам приказ, — сказал он
и отворил дверь в канцелярскую комнату, всю наполненную чиновниками, которые уподобились трудолюбивым пчелам, рассыпавшимся по сотам, если
только соты
можно уподобить канцелярским делам: — Иван Антонович здесь?
Как
только Карл Иваныч вошел в комнату, она взглянула на него, тотчас же отвернулась,
и лицо ее приняло выражение, которое
можно передать так: я вас не замечаю, Карл Иваныч.
Тогда
только можно будет бросить книги
и, не обращая внимания на Карла Иваныча, бежать вниз.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки — казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время войны,
можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.] стоило
только есаулам пройти по рынкам
и площадям всех сел
и местечек
и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Возле нее лежал ребенок, судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее
и скрутивший ее своими пальцами от невольной злости, не нашед в ней молока; он уже не плакал
и не кричал,
и только по тихо опускавшемуся
и подымавшемуся животу его
можно было думать, что он еще не умер или, по крайней мере, еще
только готовился испустить последнее дыханье.
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших
и храбрых не было еще на свете!.. — Голос его замирал
и дрожал от страха. — Как
можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что
только поплевать на него, да
и бросить! Вот
и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
Прежде будет кричать
и двигаться, но как
только отрубят голову, тогда ему не
можно будет ни кричать, ни есть, ни пить, оттого что у него, душечка, уже больше не будет головы».
—
И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие посылает бог людям! Сто червонцев за то
только, что прогнал нас! А наш брат: ему
и пейсики оборвут,
и из морды сделают такое, что
и глядеть не
можно, а никто не даст ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
Он думал: «Не тратить же на избу работу
и деньги, когда
и без того будет она снесена татарским набегом!» Все всполошилось: кто менял волов
и плуг на коня
и ружье
и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот
и унося, что
только можно было унесть.
— Ясновельможные паны! — кричал один, высокий
и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. — Ясновельможные паны! Слово
только дайте нам сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное, что не
можно сказать, какое важное!
Впрочем, оно
и можно бы было пойти, так
только, чтобы посмеяться…